Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

— Какое, к чертям, совпадение, — Эней повертел книжицу в руках.

Несколько секунд тупо смотрел на иероглиф «фэн» во всю обложку. Потом со стыдом вспомнил, что его нужно читать не «фэн», а «кадзэ» — так иногда подписывался отец.

— Это?..

— Сборник переводов, которые он не успел опубликовать при жизни. Тебе. С днем рождения.

— Спасибо, Игорь…

— Спасибо Ёлке скажешь, это она возилась, верстала, переплетала… И хватит мучить себя. Да, мы наделали ошибок. А он наделал их существенно меньше. Но это не повод считать себя потерянным человеком, кэп. Кого из нас сунут на более горячую сковородку — ба-альшой вопрос. Твое здоровье.

— Мое здоровье.

Не объяснять же Игорю, что чертов СБшник опять его обошел. Неважно, что он там представляет из себя внутри и что у него там за эмоции. Он уберег свою женщину… не от смерти, нет, от бессмысленной смерти. Сумел, придумал. Да уж, зачем это Игорю объяснять. Он прекрасно все понимает.

Вернулся Костя. Увидев книгу на столе, полез в карман и достал оттуда новенький раскладной нож.

— С днем рождения, кэп. Докладываю: дама устроена в коттедж номер одиннадцать, поставлена на вещевое и денежное довольствие. Какие будет распоряжения?

— А какие они могут быть? — Эней опустошил канистру над его стаканом. — У нас на носу акция, джентльмены. Розпочинаємо наші шалені танці.

Молодой писатель Валерий Мантулов, временно проживающий по адресу Санкт Петербург, Заводская, 37-к (кампус университета), корпус 8, отпер дверь нажатием большого пальца на сенсор и шагнул через порог. Лампа в прихожей, ощутив, что хозяин дома, зажглась на полную мощность. Умные вещи. И исключительно глупые люди. От бабушки он ушел. От дедушки ушел. А от лисы уже нет.

Сейчас было даже странно — как это он с самого начала ничего не понял? Не разобрался сразу, когда пришло это ослепительное предложение от «Пальмиры»? Но тогда он не понял и подписал контракт. А потом согласился поужинать с господином Кошелевым. Как же. Я же вырос на ваших книгах. «Прощаться не больно», «Дождь из сосновых иголок», и особенно — «Сага о серебряном шарике»…

А потом сообразил — стоп, господин Кошелев у нас в каком-каком году все это писал? «Сага» была циклом романов о жизни подростков нескольких поколений — сразу перед Полночью, во время, потом Реконструкция… А что «Дождь» и все остальное было написано еще в позапрошлом веке — это ему и в голову не пришло. Реалии вымышленного мира принадлежали сразу нескольким эпохам, и кое-что оказалось просто гениальной догадкой, предсказанием…

А даты жизни автора на обложках не указывали уже давно. И предисловия добавляли только тогда, когда нужно было что-нибудь объяснить. Вот к его собственным книгам никто не писал предисловий.

Он бросил сумку на диван и достал оттуда книгу без предисловия. Свою книгу. Настоящая бумага — хорошая, плотная, льняная. Обложка — ткань, тиснение… Видеоприложение — «нарисуй героя сам…» Мандарин лично консультировал иллюстраторов — хотелось, чтобы все герои получились как надо. Баловство, конечно. Набор виртуальных куколок и декораций для фэн-девиц. Но ему, дураку, было лестно думать о фэн-девицах. Сейчас от них приходят письма, даже неглупые — а он не может отвечать. Не может подойти ни к одному человеку на расстояние выстрела.

…Такие книги, как его собственная, тысячами бродили по сети. Героическая фэнтези — замшелый жанр, вроде рыцарского романа во времена Дон Кихота. Редко-редко какая-нибудь книга совершает прорыв и материализуется в печатном виде. Обретает плоть. Мандарин любил бумажные книги — их вес, шелест, запах… Кошелев после ужина показывал свою коллекцию, уцелевшую в Полночь. Орор шел с юга на север и до Архангельска, где жил тогда Ярослав Петрович, не дошел. И катаклизмы не сотрясали Северный Ледовитый океан. И даже энергетического кризиса не было — сильные ветра исправно обеспечивали город электроэнергией. Так что книги не пришлось пускать на растопку.

Большая их часть представляла сейчас ценность только как типографский раритет. Кошелевская библиотека насчитывала несколько тысяч наименований — и это было, по словам Кошелева, лучшее из лучшего и худшее из худшего — а каждый год, кроме того, печатали тонны посредственной серятины, вполне читабельной для начала — и вымывающейся из мозгов сразу после прочтения.

Кое-что из этого Мандарин читал в Сети. Многое было похоже на то, что сочиняли фанаты герофэна сегодня. Или фанаты писали похоже…

— Почему я? — спросил Мандарин.

Вместо ответа Кошелев протянул руку — эта полка была занята «лучшими из лучших» — и в его ладонь лег маленький потрепанный томик Говарда.

— Интонация. В нашем с вами деле бывает так, — Кошелев качал книгу на ладони, — когда, казалось бы, чистый беспримесный картон — мускулистые герои, чешуйчатые чудовища, прекрасные принцессы, бессмысленно злые волшебники — а все живое. И точно знаешь, что где-то оно есть. Проблема только в том, — Кошелев нахмурился и поставил книгу на полку, — что в нашем сумеречном мире авторы быстро выгорают и превращаются в такое вот…

Кошелев неуловимо очутился у противоположной полки и в руки ему шлепнулся бумажный «кирпич», на обложке которого бородатый чародей метал файерболы. «Восстание Колдуна», — прочел Мандарин. Эту книгу он тоже читал — старые фэны говорили, что это шедевр русской героической фэнтези. Но сюжет был — как сырое тесто.

— Вот где картон первосортный, — чуть ли не с нежностью сказал Кошелев. — Читаешь — словно мочало жуешь. И ведь могло быть, могло получиться — но вот не хватает чего-то, какого-то доворота, который заставляет трехногую кошку слезть со стены. И ломишься ты через это мочало, и думаешь «Не верю. Скучно».

Он резко повернулся.

— А в ваш бред я поверил. И дыры видел, и клише, а все равно верил. И потому рекомендовал вас редакционному совету.

— Спасибо, — растерялся Мандарин.

— Вторичная вера, — томик «Восстания Колдуна» тоже отправился на полку, — напрямую рождается из первичной. Прелесть Говарда в том и состоит, что он верил в своего героя. В то, что были времена, когда отвага и сила могли больше, чем колдовство и хитрость. А для того парня, — Кошелев небрежно махнул в сторону нанологии о Колдуне, — «вера» — ругательное слово. Конечно, он верит в то, что круто быть самым крутым. И в течение девяти книг выясняет, что же это такое — быть самым крутым. Просто жить его герой не может, подвигов совершать не умеет… Подвиг — это ведь преодоление, прыжок выше собственной головы…

Мандарин посмотрел на венецианские жалюзи на окне и вдруг подумал, что для Кошелева проблемы фэнтезийных персонажей должны быть сугубым бытом, пресным и приевшимся.

— А вот вы — верите, — сказал Кошелев. — Верите, что отвага и доброта способны на чудо. Пройдет несколько лет — и эта чепуха выветрится из вашей головы. И вы начнете гнать такую же серятину. Говард вовремя умер, вот в чем было его счастье.

Тут-то до Мандарина и дошло наконец. До идиота. Книжка ему понравилась. Поверил он.

Кошелев смотрел внимательно, с легким интересом. Видимо, аурой любовался — или чем там, что видят высокие господа…

— Вы… — слова еле давались. — Вы захотели меня… потребить?

— В жизни все получается несколько иначе, чем в книге, верно? — Кошелев улыбнулся. В первый раз — полной мерой, всем лицом. Потом засмеялся, глядя на растерянную физиономию Мандарина.

— Я никогда не писал, что смелые люди не боятся, — Мандарин попробовал говорить твердо, но язык подводил — был как вата.

— Но вы не знаете, как они боятся. Вы до этого момента понятия не имели, какой страх испытывает человек перед лицом смерти. Признайтесь — вы и сейчас еще надеетесь, что все это окажется шуткой.

— Надеюсь… я не знал, что вы — господин… и не знал, что вам нравится именно это.

— Я, — мягко сказал Кошелев, — понимаете ли, романтик. Многим ли писателям в жизни доводилось попробовать того, о чем они пишут? Вот вам совершенно реальная возможность пожертвовать собой ради хорошего человека. Добровольно. Обещаю, как только вы скажете «нет» — я забуду о вас. Во всех смыслах этого слова — неискренняя писанина меня не волнует, а после этого вы уже не сможете быть искренним. Мы восстановим статус кво — и все. Вы уходите — а я потребляю другого человека. Но какое вам до него дело, верно?

Это все-таки игра, — подумал Мандарин, — это все-таки игра, это он меня дразнит. Я так и думал. Он не может быть таким.

Мандарин почувствовал, как все съеденное им за ужином превращается в кирпич.

— Сей… час? — рука сама потянулась к горлу, пальцы сомкнулись на застежке. Если так — то лучше сразу.

— Нет. Недельки две подумайте. Потом звоните, — в пальцах Кошелева появилась карточка.

— У меня есть ваш комм, — автоматически сказал Мандарин.